Памяти Игоря Голомштока

12 июля умер замечательный искусствовед Игорь Наумович Голомшток. В память о нем мы публикуем фрагменты из будущей книги “Несколько интервью о Самиздате” (http://old.memo.ru/d/255451.html): биографическую справку и краткое предисловие к беседе с Игорем Голомштоком. Ее записала Раиса Орлова в Лондоне, в 1983 году. 

Книгу готовит к публикации исследовательская программа “История инакомыслия в СССР” (https://www.memo.ru/ru-ru/history-of-repressions-and-protest/protest/dissidents/programma-istoriya-inakomysliya-v-sssr-1954-1987-gg/)

ГОЛОМШТОК ИГОРЬ НАУМОВИЧ (11.01.1929, Калинин (Тверь) – 12.07.2017, Лондон)

Искусствовед, исследователь тоталитарного искусства, переводчик и автор Самиздата.

Мать – врач-невропатолог. Отец был музыкантом-любителем и собирателем музыкального фольклора. В 1934 г. арестован «за антисоветскую пропаганду» (как полагал Г., главным мотивом преследований стало то, что отец был родом из богатой семьи крымских караимов), приговорен к 5 годам лагерей и отбыл срок на строительстве Восточно-Сибирской железной дороги близ границы с Китаем.

В 1939—1943 гг. Г. с матерью и отчимом жил и учился в Магадане. Закончил Финансовый институт в Москве (1949). С 1948 учился на вечернем отделении искусствоведения филологического (впоследствии — исторического) факультета Московского университета. Работал во Всесоюзных научно-исследовательских мастерских по реставрации архитектурных памятников, в отделе передвижных выставок Дирекции художественных выставок и панорам Министерства культуры СССР, в Государственном музее изобразительных искусств им. Пушкина (ГМИИ, 1950, 1955—1963), затем — старший научный сотрудник Всесоюзного научно-исследовательского института технической эстетики (ВНИИТЭ).

Дружил с М. РОЗАНОВОЙ и А.Д. СИНЯВСКИМ, А.М. ПЯТИГОРСКИМ, художниками-нонконформистами Б.П. Свешниковым, Б.Г. Биргером и др.

Еще до того, как Самиздат стал частью повседневности советского интеллигента, во второй половине 1950-х, перевёл с английского роман А. Кестлера «Мрак в полдень», повесть Дж. Оруэлла «Ферма животных» («Скотский хутор»), фрагменты романа Ф. Кафки «Процесс», читал свои переводы друзьям. Перевод книги Кестлера стал ходить в списках.

Известность Г. принесла написанная в соавторстве с А.Д. СИНЯВСКИМ брошюра «Пикассо» – первая работа об этом художнике в СССР. Г. вспоминал: «Понимая, что шансы на публикацию книги о Пикассо нулевые, мы с Андреем решили писать, не оглядываясь на цензуру, запреты — так, как если бы писали в свободном мире».Брошюра, хотя и получила положительную рецензию И.Г. Эренбурга, с трудом пробивалась через цензурные рогатки, вышла в 1960 (тираж — 100 000). «В Москве к тем немногим местам, где она продавалась, тянулись длинные очереди, на черном рынке ее продавали по цене, в десятки раз превышающей стоимость в 19 копеек, проставленную на обложке. К собственному своему удивлению, я стал популярной фигурой среди левонастроенной московской интеллигенции» (из воспоминаний). В 1974 брошюру изъяли из библиотек и продажи (в связи с эмиграцией авторов).

Привлечен в качестве свидетеля по делу А.Д. СИНЯВСКОГО и Ю.М. Даниэля (1966). За отказ от дачи показаний приговорен к 6 месяцам исправительно-трудовых работ (наказание было, в больше мере, финансовым – из зарплаты вычитались 20% и требовалось соблюдать подписку о невыезде с места проживания).

Участник петиционной кампании вокруг «процесса четырех» (1968).

Подвергся преследованиям: запрет на публикации, издательства расторгали с ним договоры, книга и сборник со статьей Г. были уничтожены, переведен из членов МОСХ в кандидаты (1968).

Эмигрировал (1972) из СССР, поселился в Великобритании (за два высших образования ему пришлось заплатить огромный налог, средства были собраны друзьями в Москве и в Лондоне). Ответственный секретарь журнала «Континент» (№1-4, 1974-1975), публиковался в журналах «Континент», «Синтаксис» (Париж). Перевел книгу британского историка и политика Николаса Бетелла «Последняя тайна» (опубл. 1977) о выдаче союзниками Сталину (по Ялтинским соглашениям) сотен тысяч перемещенных лиц, военнопленных и просто беженцев, оказавшихся на территории Запада. Сотрудничал с Русской службой Би-Би-Си (1979-1989, до 2009 продолжал готовить передачи внештатно).

Преподавал в Сент-Эндрюском, Эссексском и Оксфордском университетах.

Жил в Лондоне, занимался исследованиями неофициального и тоталитарного искусства. Мемуарист.

Об интервью с Игорем Голомштоком

Интервью было записано Раисой Орловой в Лондоне, в 1983 году. В книге «Несколько интервью о Самиздате» текст будет опубликован впервые. Аудиозапись и первоначальный машинописный транскрипт хранятся в Историческом архиве Института изучения Восточной Европы (Бремен).

Из тематических серий, к которым принадлежит эта беседа в корпусе интервью легко выбрать ключевую – литературно-диссидентскую. На страницах истории отечественного инакомыслия Игорь Голомшток останется навсегда, благодаря участию в легендарном деле писателей Андрея Синявского и Юлия Даниэля. Друг и соавтор Синявского по культовой книжке о Пикассо он был и первым слушателем потаенной прозы литераторов-подпольщиков.

Игоря Голомштока не назовешь известным автором Самиздата, хотя он участвовал в написании текста одной из петиций, которая была включена в сборник «Процесс четырех». Особенность самиздатской активности Голомштока, пожалуй, в том, что он стал одним из первых неофициальных переводчиков, правда, еще в до- или прото-самиздатскую эпоху – в 1950-е. Есть основания полагать, что именно он впервые в СССР перевёл несколько текстов, которые позднее стали стержневыми для (пере)осмысления коммунистического опыта, – роман Кестлера «Мрак в полдень» (известен и как «Слепящая тьма»), повесть Оруэлла «Ферма животных» (есть несколько версий перевода заглавия, в т.ч. «Скотский хутор») и фрагменты романа Кафки «Процесс». Перевод Кестлера циркулировал по Москве.

По счастью, Голомшток успел написать воспоминания, и хотя в них нет отдельной главы о Самиздате, мемуары и интервью дополняют друг друга. В мемуарах он говорит о чтении «Колымских рассказов», полученных от Леонида Пинского; книги Булгакова: «меня привели в рукописный отдел Ленинской библиотеки и положили на стол рукопись тогда еще не опубликованного романа Булгакова “Мастер и Маргарита”, для конспирации обложив ее какими-то другими манускриптами. Потом я, как персонаж Рея Бредбери, пересказывал друзьям содержание этого романа» и т.д.

Только в воспоминаниях Голомшток называет некоторые имена, например, имя «…одного переплетчика. Работал он в одном учреждении, в архиве <…> Этот переплетчик был центром Самиздата в том смысле, что он все пе­репечатывал, переплетал в разные обложки». В 1983, когда записывалась эта беседа, Игорь Наумович не хотел навлечь неприятности на своего друга, знатока и увлеченного собирателя русской поэзии Льва Турчинского.

Кстати, «довольно большое учреждение» (музей изобразительных искусств имени Пушкина), где была та самая переплетная мастерская, стоит в непосредственной близости от Кремля. Было еще одно «странное сближенье», друзья Голомштока после «после судьбоносных событий 66-го года», когда он «остался без работы, без денег, без возможностей как-то зарабатывать на жизнь», помогали ему, и сам собой возник блестящий интеллектуальный кружок (ирония истории – друзья встречались поблизости о штаб-квартиры КГБ). «Александр Каменский, один из ведущих критиков МОССХа, отдал мне свою “мастерскую” на Малой Лубянке — комнату в полуподвале с замерзающими зимой водопроводом и уборной. Здесь я работал, а по четвергам у меня собирались друзья. Постоянными членами этих собраний были Юра Овсянников, Саша ПЯТИГОРСКИЙ, Славочка Климов, Саша Кондратов, когда из Ленинграда, где он жил, приезжал в Москву. Приходили Леня Баткин, Натан Эйдельман, Юра Щедровицкий, приводили своих знакомых. Выпивали, обсуждали искусствоведческие, исторические, политические проблемы, и участвовать в дискуссиях на таком высоком интеллектуальном уровне мне — увы! — больше уже не приходилось» (из воспоминаний).

Игорь Голомшток обладал редким достоинством – ему удавалось жить так, как он хотел. Жить он стремился независимо, а СССР был плохо приспособлен для независимого поведения. И неудивительно, что вскоре Игорь Наумович оказался в зале суда, а затем и в эмиграции.

Для тех, кто представляет себе нравы следственных и судебных органов советского времени, удивительна стойкая позиция Голомштока на следствии и на процессе СИНЯВСКОГО и Даниэля. Научный сотрудник, искусствовед, очкарик взял и не захотел быть статистом в балагане политического судилища (ведь судьбу писателей решал совсем не суд, а партийные бонзы на Старой площади).

И в эмиграцию он отправился, твердо решив, что не желает учить сына тонкому искусству конформизма. «…у нас с Ниной родился сын. Мы пошли на этот шаг по строгой договоренности: мы уезжаем из этой страны. Ибо взять на себя ответственность за его воспитание в условиях страны победившего социализма я не мог. Ну чему мы могли его научить? Делать из него антисоветчика и кандидата в тюрягу, или врать, закрывать ему глаза на действительность, как поступали тогда многие родители со своими детьми?» (из воспоминаний).

В декабре 2015 Жозефине ф. Цитцевиц удалось получить у Игоря Наумовича первые комментарии, а весной 2016 он принял нас с Жозефиной в своем доме в Лондоне и ответил на наши вопросы. Приведем здесь два фрагмента из этой беседы:

«ГК: А от кого вы услышали впервые это слово [Самиздат – публ.]?

ИГ: Это настолько в воздухе носилось, что мне трудно сказать <…> причем Самиздат это все, что как-то не продавалось, все неофициальное, в том числе, наверно, сюда попадали и иностранные книжки.

<…>

А доступ у меня к Самиздату был, у нас музее [ГМИИ им. Пушкина – публ.], где я работал, работал Лева Турчинский <…> Он был там переплетчиком. У него была где-то в подвале комнатка, которая вся с пола до потолка была – Самиздат, Тамиздат… Разные издания дореволюционные… Он давал всем читать, и вот я <…> там у него впервые прочитал Солженицына <…> ему давали на переплеты – Солженицын давал, Веничка Ерофеев. Вот, я там в первый раз прочитал Ерофеева, Солженицына, естественно, Алешковского Юза».

***

Интервью вместе со мной готовила к публикации филолог Жозефина ф. Цитцевиц. Приятно поблагодарить Эллу Россман, которая помогла нам. Шохиста Магвуд и Джек Лихэй принимали участие в подготовке текста транскрипта, и мы с удовольствием благодарим коллег.

Отдельная признательность Екатерине Акопян, Александру Даниэлю, Марианне и Борису Полонским за помощь в комментировании. Габриэль Суперфин исправил неточности, и наша благодарность ему не знает границ.