Мемория. Максимилиан Волошин
Мемория. Максимилиан Волошин
28 мая 1877 года родился поэт Максимилиан Волошин.
Личное дело
Максимилиан Александрович Волошин (настоящая фамилия Кириенко-Волошин, 1877 – 1932) родился в Киеве. Его предки со стороны отца были казаками Запорожской Сечи, со стороны матери – немцы, поселившиеся в России в XVII веке. После смерти отца в 1991 году мать с сыном переехали в Москву, где Волошин начал учиться в гимназии. В 1893 году мать приобрела земельный участок в Коктебеле и семья переехала туда. Закончил гимназию Волошин в 1897 году в Феодосии. Уже гимназистом он начал писать стихи и переводить Гейне.
Максимилиан Волошин поступил на юридический факультет Московского университета. Позже он скажет: «Ни гимназии, ни университету я не обязан ни единым знанием, ни единой мыслью. Десять драгоценных лет, начисто вычеркнутых из жизни». В 1899 году Волошин был исключен из университета за участие в студенческих беспорядках. Он отправился в Среднюю Азию, где работал на строительстве Оренбургско-Ташкентской железной дороги. «Здесь я почувствовал Азию, Восток, древность, относительность европейской культуры», – вспоминал он.
В это время Волошин решает заниматься самосовершенствованием по собственной системе, глубоко познать европейскую культуру, затем культуры Индии, Китая, Японии и других стран Востока. Начинаются его «странствия по странам, музеям, библиотекам». В 1900 – 1905 годах он побывал во Франции, Италии, Австро-Венгрии, Германии, Швейцарии, Греции. Слушал лекции в Сорбонне и Русской высшей школе общественных наук в Париже. Помимо изучения истории, философии и литературы, Волошин осваивает технику живописи и рисунка. Наездами он бывает в Петербурге, Москве и своем доме в Коктебеле.
Он публикует в русских журналах статьи о событиях культурной жизни Франции, изобразительном искусстве, русской и французской литературе. Близкими знакомыми Волошина становятся Александр Бенуа, Игорь Грабарь, Сергей Дягилев, Валерий Брюсов, Александр Блок, Андрей Белый и многие другие. Занимаясь живописью, он пишет преимущественно пейзажи Греции, Италии, Испании и Крыма, уделяет много внимания передаче воздушной среды, различных состояний погоды. Работает в основном в технике акварели, реже использует темперу или гуашь. С 1912 года участвует в художественных выставках («Треугольник», «Мир искусства» и других). Увлекается буддизмом, католичеством, масонством, теософией и антропософией.
В 1910 году публикуется первый сборник его стихотворений под скромным названием «Стихотворения. 1900–1910». Брюсов писал, что стихи Волошина «сделаны рукой настоящего мастера, любящего стих и слово, иногда их безжалостно ломающего, но именно так, как не знает к алмазу жалости гранящий его ювелир».
В 1914 году Волошин отправляется в Швейцарию, где участвует в Базеле в строительстве антропософского храма Гетеанум. Там его застает начало Первой мировой войны. Отношение к войне как к темному буйству хаоса, «ужасу разъявшихся времен» отразилось в сборнике стихов Волошина «Anno mundi ardentis. 1915» («В год пылающего мира. 1915»). В 1916 году Волошин вернулся в Россию, февральскую революцию застал в Москве, а вскоре перебрался в Коктебель, где стал свидетелем «всех волн гражданской войны и смен правительств». Волошин писал, что в годы гражданской войны в его доме в Коктебеле находили укрытие «и красный вождь, и белый офицер». Читал лекции о литературе и искусстве в Феодосии и Керчи. Участвовал в художественных выставках в Феодосии, Одессе, Харькове, Москве, Ленинграде. Свой дом в Коктебеле Максимилиан Волошин превратил в бесплатный приют для писателей и художников, туда приезжали Осип Мандельштам, Марина Цветаева, Кузьма Петров-Водкин, Валерий Брюсов, Максим Горький, Алексей Толстой, Викентий Вересаев, Александр Грин, Илья Эренбург, Михаил Зощенко и многие другие. Андрей Белый называл этот дом «одним из культурнейших центров не только России, но и Европы».
Умер Максимилиан Волошин 11 августа 1932 в Коктебеле.
Чем знаменит
Максимилиан Волошин, по словам Михаила Гаспарова, «складывался как поэт под перекрестным влиянием зыбкого стиля французских символистов и строгого – парнасцев». Он один из крупнейших поэтов России, значительная часть наследия которого увидела свет через много лет после его смерти. Травля Волошина началась с 1923 года, когда в журнале «На посту» появилась статья «Контрреволюция в стихах М. Волошина». В итоге с середины 1920-х по 1961 год в СССР не было напечатано ни одного его произведения. Только в конце XX века читателям стали известны поэтический сборник «Неопалимая Купина» (1919), цикл поэм «Путями Каина» (1921–1923), поэмы «Россия» (1924), «Сказание об иноке Епифании» (1929), «Святой Серафим» (обе 1929).
О чем надо знать
С 1910-х годов Максимилиан Волошин начал публикацию в ряде изданий статей, объединенных рубрикой «Лики творчества». По его замыслу, как критик он стремился найти не ряд разрозненных черт поэта или художника, а целостный лик, проявляющийся в его творчестве. В 1914 году статьи и очерки Волошина о французской литературе, опубликованные в этом цикле, вошли в книгу с тем же названием. Он планировал выпустить и второй том, куда намеревался включить работы о русских авторах, но осуществить этот замысел Волошину не удалось. Полностью «Лики творчества» были опубликованы только в 1988 году в серии «Литературные памятники».
Прямая речь
Осень… осень… Весь Париж,
Очертанья сизых крыш
Скрылись в дымчатой вуали,
Расплылись в жемчужной дали.
В поредевшей мгле садов
Стелет огненная осень
Перламутровую просинь
Между бронзовых листов.
Вечер… Тучи… Алый свет
Разлился в лиловой дали:
Красный в сером — это цвет
Надрывающей печали.
Ночью грустно. От огней
Иглы тянутся лучами.
От садов и от аллей
Пахнет мокрыми листами.
Максимилиан Волошин (1902)
Мне было сказано:
Не светлым лирником, что нижет
Широкие и щедрые слова
На вихри струнные, качающие душу, —
Ты будешь подмастерьем
Словесного, святого ремесла,
Ты будешь кузнецом
Упорных слов,
Вкус, запах, цвет и меру выплавляя
Их скрытой сущности, —
Ты будешь
Ковалем и горнилом,
Чеканщиком монет, гранильщиком камней.
Стих создают — безвыходность, необходимость, сжатость,
Сосредоточенность…
Нет грани меж прозой и стихом:
Речение,
В котором все слова притерты,
Пригнаны и сплавлены,
Умом и терпугом, паялом и терпеньем,
Становится лирической строфой, —
Будь то страница
Тацита,
Иль медный текст закона.
Для ремесла и духа — единый путь:
Ограниченье себя.
Чтоб научиться чувствовать,
Ты должен отказаться
От радости переживаний жизни,
От чувства отрешиться ради
Сосредоточья воли;
И от воли — для отрешенности сознания.
Когда же и сознанье внутри себя ты сможешь погасить
Тогда
Из глубины молчания родится
Слово,
В себе несущее
Всю полноту сознанья, воли, чувства,
Все трепеты и все сиянья жизни.
Но знай, что каждым новым
Осуществлением
Ты умерщвляешь часть своей возможной жизни:
Искусство живо —
Живою кровью принесенных жертв.
Ты будешь Странником
По вещим перепутьям Срединной Азии
И западных морей,
Чтоб разум свой ожечь в плавильных горнах знанья,
Чтоб испытать сыновность и сиротство,
И немоту отверженной земли.
Душа твоя пройдет сквозь пытку и крещенье
Страстною влагою,
Сквозь зыбкие обманы
Небесных обликов в зерцалах земных вод.
Твое сознанье будет
Потеряно в лесу противочувств,
Средь черных пламеней, среди пожарищ мира.
Твой дух дерзающий познает притяженья
Созвездий правящих и болящих планет…
Так, высвобождаясь
От власти малого, беспамятного «я»,
Увидишь ты, что все явленья —
Знаки,
По которым ты вспоминаешь самого себя,
И волокно за волокном сбираешь
Ткань духа своего, разодранного миром.
Когда же ты поймешь,
Что ты не сын Земли,
Но путник по вселенным,
Что Солнца и Созвездья возникали
И гибли внутри тебя,
Что всюду — и в тварях и вещах — томится
Божественное Слово,
Их к бытию призвавшее,
Что ты — освободитель божественных имен,
Пришедший изназвать
Всех духов — узников, увязших в веществе,
Когда поймешь, что человек рожден,
Чтоб выплавить из мира
Необходимости и Разума —
Вселенную Свободы и Любви, —
Тогда лишь
Ты станешь Мастером.
Максимилиан Волошин «Подмастерье» (1911)
Одни восстали из подполий,
Из ссылок, фабрик, рудников,
Отравленные темной волей
И горьким дымом городов.
Другие из рядов военных,
Дворянских разоренных гнезд,
Где проводили на погост
Отцов и братьев убиенных.
В одних доселе не потух
Хмель незапамятных пожаров,
И жив степной, разгульный дух
И Разиных, и Кудеяров.
В других — лишенных всех корней —
Тлетворный дух столицы Невской:
Толстой и Чехов, Достоевский —
Надрыв и смута наших дней.
Одни возносят на плакатах
Свой бред о буржуазном зле,
О светлых пролетариатах,
Мещанском рае на земле…
В других весь цвет, вся гниль империй,
Все золото, весь тлен идей,
Блеск всех великих фетишей
И всех научных суеверий.
Одни идут освобождать
Москву и вновь сковать Россию,
Другие, разнуздав стихию,
Хотят весь мир пересоздать.
В тех и в других война вдохнула
Гнев, жадность, мрачный хмель разгула,
А вслед героям и вождям
Крадется хищник стаей жадной,
Чтоб мощь России неоглядной
Размыкать и продать врагам:
Сгноить ее пшеницы груды,
Ее бесчестить небеса,
Пожрать богатства, сжечь леса
И высосать моря и руды.
И не смолкает грохот битв
По всем просторам южной степи
Средь золотых великолепий
Конями вытоптанных жнитв.
И там и здесь между рядами
Звучит один и тот же глас:
«Кто не за нас — тот против нас.
Нет безразличных: правда с нами».
А я стою один меж них
В ревущем пламени и дыме
И всеми силами своими
Молюсь за тех и за других.
Максимилиан Волошин «Гражданская война» (22 ноября 1919)
Ни один человек еще не судил солнце за то, что оно светит и другому, и даже Иисус Навин, остановивший солнце, остановил его и для врага. Человек и его враг для Макса составляли целое: мой враг для него был часть меня. Вражду он ощущал союзом. Так он видел и германскую войну, и гражданскую войну, и меня с моим неизбывным врагом—всеми. Так можно видеть только сверху, никогда сбоку, никогда из гущи. А так он видел не только чужую вражду, но и себя с тем, кто его мнил своим врагом, себя — его врагом. Вражда, как дружба, требует согласия (взаимности). Макс на вражду своего согласия не давал и этим человека разоружал. Он мог только противостоять человеку, только предстоянием своим он и мог противостоять человеку: злу, шедшему на него.
Думаю, что Макс просто не верил в зло, не доверял его якобы простоте и убедительности: «Не всё так просто, друг Горацио…» Зло для него было тьмой, бедой, напастью, гигантским недоразумением — du bien mal entendu — чьим-то извечным и нашим ежечасным недосмотром, часто — просто глупостью (в которую он верил) — прежде всего и после всего — слепостью, но никогда — злом. В этом смысле он был настоящим просветителем, гениальным окулистом. Зло — бельмо, под ним — добро.
Всякую занесенную для удара руку он, изумлением своим, превращал в опущенную, а бывало, и в протянутую. Так он в одно мгновение ока разоружил злопыхавшего на него старика Репина, отошедшего от него со словами: «Такой образованный и приятный господин — удивительно, что он не любит моего Иоанна Грозного!» И будь то данный несостоявшийся наскок на него Репина, или мой стакан — через всю террасу — в дерзкую актрису, осмелившуюся обозвать Сару Бернар старой кривлякой, или, позже, распря русских с немцами, или, еще позже, белых с красными. Макс неизменно стоял вне: за каждого и ни против кого. Он умел дружить с человеком и с его врагом, причем никто никогда не почувствовал его предателем, себя — преданным, причем каждый (вместе, как порознь) неизменно чувствовал всю исключительную его, М. В., преданность ему, ибо это — было. Его дело в жизни было — сводить, а не разводить, и знаю, от очевидцев, что он не одного красного с белым человечески свел, хотя бы на том, что каждого, в свой час, от другого спас.
Марина Цветаева
Желтые отлогие холмы, роняя лиловые тени, окаймляют пустынный берег Черного моря. Ни деревца, ни былинки: голый, суровый, напоенный горечью земли и соленым ветром край. Он напоминает окрестности Сиены, места, в которых Данте предчувствовал ад. Как странно, что здесь, среди этой благословенной наготы земли, вырос поэт золотых, тяжелых риз, ревниво скрывающих бедную, темную плоть. Поэт, соблазненный всеми облачениями и всеми масками жизни: порхающими святыми барокко и штейнеровскими идолослужениями, загадками Маллярмэ и кабаллистическими формулами замков, не отмыкающими ключами Апокалипсиса и дэндизмом Барбэ д’Оревильи. Поэт, чье елейное и чересчур торжественное имя – Максимилиан, – почти маска. Маска-ли? Грубой рукой не пытайтесь сорвать ее с только предполагаемого лица. Не казните доверчивого хитреца злой казнью сатира Марсия или апостола Варфоломея. Ведь и лицо может превратиться в маску, и маска может стать теплой плотью. Нет, лучше изучайте статьи, похожие на стихи, стихи, похожие на статьи, целую коллекцию причудливых и занятых масок.
Густые, золотые завитки волос, очень много волос, обступающих ясные, вежливые, опасно приветливые глаза. О, читающие в сердцах, напрасно вы заглядываете под пенсне, ибо глаза его не дневник, но только многотомный энциклопедический словарь.
Кто разберется в этих противоречивых данных? Лихач с Тверской-Ямской, надевший хитон Эллина; парижанин с Монпарнаса, в бархатных штанишках, обросший благообразной степенной бородой держателя чайной. Коктебель – единственное в России место, на Россию никак не похожее, – стихи, басом распеваемые, о протопопице. Элегии Анри де Ренье о чашах этрусских и иных, и котел с доброю кашей, крутой, ядреной, деловито поедаемой большой деревянной ложкой; Святая Русь, доктор Штейнер, патриарх, игривые фельетоны Поля Сам-Виктора, Россия, Европа, мир – из окон мастерской, где много книг, много времени, чтобы их читать, и пишущая машинка для гимнов блаженному юродству.
Пенсне Волошина, как и многому другому, доверять не следует. Его слабость – слишком зоркий и ясный глаз. Его стихи – безупречно точные видения. Одинаково вырисованы и пейзаж Коктебеля и Страшный Суд. Он не умеет спотыкаться, натыкаться на фонари или на соседние гвозди. Из всех масок самая пренебрегаемая им – маска слепца, будь то счастливый любовник, яростный революционер или Великий Инквизитор.
В первые месяцы войны, когда слепота перестала быть привилегией немногих и смежила очи народов, Волошин единственный из всех русских поэтов сберег ясновзорость и мудрость. Средь бурь революции он сохранил свою неподвижность, превратив Коктебель в какую-то метеорологическую станцию. Проклятьям Бальмонта и дифирамбам Брюсова он решительно предпочел экскурсии в область российской истории, сравнения более или менее живописнее с 93 годом; и если не жаркие, то зато обстоятельные молитвы за белых, за красных, за всех, своего Коктебеля лишенных. Соблюсти себя в иные эпохи почти чудо, и потом, можно ли от редкого зерна, хранящегося в ботаническом музее, требовать, чтобы оно погибло и проросло, как самое обыкновенное евангельское, человеческое, мужицкое.
Когда Волошин идет, он слегка подпрыгивает. Поэт Волошин прыгает всегда, его образы и мысли – упражнения на трапециях, смелые сальто-мортале. Это отнюдь не для рекламы, но исключительно из любви к искусству. Все, что он говорит, кажется неестественным, невозможным, если бы Волошин повторял таблицу умножения, мы бы решили, что он расточает парадоксы. Грузный Волошин кажется бесплотным, отвлеченным человеком, у которого не может быть биографии. Ни бархатные штаны, ни стихи о любви не убеждают в реальности его существования. С ним легче разговаривать о Майе или о надписях на солнечных часах, но можно ли только воображаемому человеку пожаловаться на зубную боль. Отсюда недоверие и профессиональная улыбка Волошина, привыкшего, чтобы его щупали – настоящий ли. Не только noli me tangere, но всяческие удобства при осмотре. Только нам не прощупать – на ризе риза; а что если под всеми ризами трепетное тело с его жестокими правами, и под всеми приемами нашего Эредиа страстное косматое сердце.
Нет, не надо пробовать снять неснимаемую маску!
Илья Эренбург Очерк о Волошине из «Портретов современных поэтов»
Волошин видит в революции и Гражданской войне повторение Смутного времени и XVII века, так как, согласно отстаиваемой им концепции, история нашей страны развивается циклично. Как носитель античного дионисийства, переданного ему через Византию, русский народ должен пройти «огонь, воду и медные трубы» путем чередования периодов относительного спокойствия и мятежей. Так Феникс или его славянский аналог — Жар-Птица — сгорают и воскресают из пепла: Русь (прошлое) — Россия (настоящее) — Славия (возможное будущее).
Алла Зиневич «История и культура Древней Руси в жизни и творчестве Максимилиана Волошина»
Пять фактов о Максимилиане Волошине
- После того, как в январе 1913 года посетитель Третьяковской галереи порезал ножом картину Репина «Иван Грозный и сын его Иван», Волошин выступил в Политехническом музее с лекцией «О художественной ценности пострадавшей картины Репина», где утверждал, что в самой картине «таятся саморазрушительные силы», что именно ее содержание и художественная форма вызвали агрессию против нее. Лекция спровоцировала длительную полемику.
- Живя в Коктебеле, Волошин предпочитал ходить босиком и одеваться в длинную холщовую рубаху с подпояской, что вызывало много пересудов и насмешек у местных жителей.
- Похоронен Максимилиан Волошин на холме Кучук-Янышар близ Коктебеля.
- После смерти Волошина дом в Коктебеле по его завещанию поэта перешел в ведение Союза писателей и продолжил существовать в качестве дома отдыха. С 1984 года дом стал музеем.
- Предание связывает с Волошиным и тот факт, что Коктебель в СССР стал центром развития планерного спорта. Идя вдоль моря со своим знакомым летчиком Константином Арцеуловым, Волошин, чтобы продемонстрировать ему восходящие потоки воздуха, бросил с обрыва шляпу, и она не упала вниз, а взлетела. Первые всесоюзные планерные испытания прошли в Коктебеле по инициативе Арцеулова 7 ноября 1923 года.
Материалы о Максимилиане Волошине
Статья о Максимилиане Волошине в русской Википедии
Статья о Максимилиане Волошине в энциклопедии «Кругосвет»
Максимилиан Волошин в проекте «Хронос»
Сайт, посвященный Максимилиану Волошину
Сочинения в библиотеке Максима Мошкова
Максимилиан Волошин в библиотеке «ImWerden»
Источник: ПОЛИТ.РУ
Link to original