Мемория. Вильгельм Кюхельбекер

Мeмoрия. Вильгeльм Кюxeльбeкeр
21 июня 1797 рoдился Вильгeльм Кюxeльбeкeр, пoэт, писaтeль, лицeист пушкинскoгo выпускa, дeкaбрист.  
Личнoe дeлo
Вильгeльм Кaрлoвич Кюxeльбeкeр (1797 – 1846) рoдился в двoрянскoй сeмьe в Сaнкт-Пeтeрбургe. Eгo oтeц, сaксoнский двoрянин Кaрл Кюxeльбeкeр имeл чин стaтскoгo сoвeтникa и в 1781 – 1789 гoдax зaнимaл дoлжнoсть гoрoдскoгo гoлoвы в Пaвлoвскe. Дeтствo Вильгeльмa прoшлo в oтцoвскoм имeнии в Aвeнoрмe (нынe пoсeлoк Aвинурмe нa югo-зaпaдe Эстoнии). В oдиннaдцaть лeт oн пoступил в чaстный пaнсиoн Бринкмaнa в гoрoдe Вeррo (сoврeмeнный Выру) и oкoнчил eгo с сeрeбрянoй мeдaлью. В 1811 гoду, кoгдa Вильгeльму Кюxeльбeкeру былo чeтырнaдцaть, oн пo рeкoмeндaции свoeгo рoдствeнникa вoeннoгo министрa Бaрклaя-дe-Тoлли был принят в тoлькo чтo oткрытый Цaрскoсeльский лицeй. Ближaйшими eгo друзьями в лицee стaли Aнтoн Дeльвиг и Aлeксaндр Пушкин. Кюxeльбeкeр увлeкaлся литeрaтурным твoрчeствoм, пeрвым из лицeистoв oпубликoвaл свoи стиxи в журнaлe. Oкoнчив лицeй с сeрeбрянoй мeдaлью, Вильгeльм Кюxeльбeкeр пoступил нa службу. Служил в Глaвнoм aрxивe инoстрaннoй кoллeгии и oднoврeмeннo прeпoдaвaл русский и лaтинский языки в Блaгoрoднoм пaнсиoнe при Глaвнoм пeдaгoгичeскoм институтe и прoдoлжaл литeрaтурную дeятeльнoсть. Ужe тoгдa Кюxeльбeкeр рaздeлял либeрaльныe идeи, сблизился с нeкoтoрыми из будущиx декабристов, вступив в масонскую ложу «Избранный Михаил» и в Вольное общество любителей российской словесности. В 1820 году привлек к себе неодобрительное внимание властей, опубликовав стихотворение «Поэты» – отклик на ссылку Пушкина. В сентябре 1820 года Кюхельбекер выехал за границу в качестве секретаря обер-камергера Александра Нарышкина. Побывал в Италии, Германии и Франции. Встречался с Новалисом и Гете. В апреле – мае 1821 года читал лекции о русском языке и литературе в парижском антимонархическом обществе «Атенеум». Лекции были прерваны по требованию российского посольства, а Кюхельбекеру рекомендовали вернуться на родину. Там он сдружился с Александром Грибоедовым. Затем поселился в Москве, где вместе с Одоевским издавал альманах «Мнемозина», где печатались Пушкин, Баратынский, Вяземский, Языков, Шевырев. В 1825 году переехал в Петербург. Был принят в члены Северного общества декабристов. Участвовал в восстании на Сенатской площади, где пытался стрелять в великого князя Михаила Павловича и генерала А. Л. Воинова, но пистолет Кюхельбекера оба раза дал осечку. После того, как войска восставших были рассеяны пушечными выстрелами, безуспешно пытался поднять в штыковую атаку солдат Гвардейского флотского экипажа. Кюхельбекеру удалось скрыться с Сенатской площади. Переодевшись, он сумел добраться до Варшавы, но там был узнан, схвачен и доставлен в Петропавловскую крепость. Следствие пришло к заключению, что он «принадлежал к тайному обществу с знанием цели; лично действовал в мятеже с пролитием крови». Кюхельбекер оказался среди «осужденных по 1-му разряду», то есть был приговорен к смертной казни, замененной сначала 20, а потом 15 годами каторжных работ в Сибири с последующим вечным поселением. Но на каторгу Кюхельбекер отправлен не был. 15 октября 1827 года, когда Кюхельбекера перевозили в Динабургскую крепость, на станции Залазы он случайно встретился с Пушкиным. В 1835 году Вильгельм Кюхельбекер был отправлен на поселение в Баргузин Иркутской губернии, где уже жил его брат Михаил, тоже осужденный декабрист. Михаил открыл в Баргузине бесплатную школу. В 1837 году Вильгельм Кюхельбекер женился на дочери баргузинского почтмейстера Дросиде Артеновой. В 1840 году был переведен в Акшинскую крепость. Давал частные уроки, продолжал заниматься литературной деятельностью, безуспешно хлопотал о разрешении публиковать свои сочинения. В марте 1845 года тяжело больной Кюхельбекер переехал в Курган, на следующий год ему разрешили отправиться для лечения в Тобольск. Но прожил он в Тобольске менее года. Умер Вильгельм Кюхельбекер 11 (23) августа 1846 года.  

Вильгельм Кюхельбекер
Wikimedia Commons

Чем знаменит
Имя Вильгельма Кюхельбекера прочно связано для нас с Александром Пушкиным. Их дружба, начавшись в лицейских стенах, продолжалась до конца жизни Пушкина, несмотря на разделявшее их расстояние. Кюхельбекер был одним из самых близких друзей Пушкина в лицее, хотя часто становился объектом его насмешек и колких эпиграмм. Одна из них в 1818 году стала даже причиной для дуэли между Кюхельбекером и Пушкиным (Кюхельбекер выстрелил мимо, Пушкин стрелять не стал). Предполагают, что некоторыми чертами Кюхельбекера Пушкин наделил Владимира Ленского. Когда Кюхельбекер находился в заключении, он смог несколько раз передать Пушкину свои сочинения, и тот содействовал их публикации. В 1835 году Пушкину, лично просившему Николая I за Кюхельбекера, удалось издать первые две части его мистерии «Ижорский». Сохранились два письма, нелегально переданных Кюхельбекером Пушкину из Динабургской крепости, и несколько писем, отправленных из Забайкалья. Пушкин в годы пребывания Кюхельбекера в крепостном заключении посылал ему через родственников свои сочинения и книги по русской истории.  
О чем надо знать
В лицейские годы Вильгельм Кюхельбекер публиковал свои стихотворения в журналах «Амфион» и «Сын Отечества». В начале 1820-х Кюхельбекер сблизился с поэтами-архаистами, в первую очередь с Грибоедовым, и выступил в защиту высоких жанров: героической поэмы, оды, трагедии, где использовался торжественный слог. Свои взгляды он выразил в статье «О направлении нашей поэзии, особенно лирической, в последнее десятилетие», опубликованной в альманахе «Мнемозина». Гражданские традиции русского классицизма сочетались в его творчестве с духом романтизма. В качестве героев од Кюхельбекера выступали пылкие вольнодумцы, борцы за свободу, враги тирании. Дружба воспевалась как союз людей, посвятивших себя идеалам свободы, братства и справедливости. В заключении Вильгельм Кюхельбекер начал романтическую повесть «Последний Колонна», поэму «Агасвер» («Вечный жид»). В ссылке он писал стихи, поэмы («Давид», «Юрий и Ксения», «Сирота», «Семь спящих отроков», «Заровавель»), драматические произведения (мистерию «Ижорский», трагедию «Прокофий Ляпунов», драматическую сказку «Иван, купецкий сын»), переводил драмы Шекспира. Язык его произведений стал более простым и естественным, близким к разговорному, во многих из них уделялось внимание повседневной жизни простых людей. Поэма «Агасвер», которую исследователи иногда называют важнейшей в творчестве Кюхельбекера, повествовала о ключевых моментах истории христианства и была насыщена эсхатологическими мотивами. Неоконченная драма «Архилох» в образе древнегреческого поэта, возможно, отражает судьбу и внутреннюю жизнь самого Кюхельбекера. Мистерия «Ижорский» подводит итог размышлениям Кюхельбекера о романтическом герое, мятежные порывы которого сменяются охлаждением и скукой. Лишь малая часть произведений Кюхельбекера была напечатана при его жизни.  
Прямая речь
Краток, но мирен и тих младенческий, сладостный возраст! Но – ах, не знает цены дням безмятежным дитя. Юноша в буре страстей, а муж, сражаяся с буйством, По невозвратном грустят в тяжкой и тщетной тоске. Так из объятий друзей вырывается странник; но вскоре Вздрогнет, настижен грозой, взглянет в унылую даль: Ищет – бедный! – любви, напрасно хижины ищет; Он одинок – и дождь хлещет навстречу ему, Ветер свистит, гремят и рокочут сердитые громы, И, осветя темноту, молния тучи сечет! Кюхельбекер «Возраст счастия»
 
О сонм глупцов бездушных и счастливых! Вам нестерпим кровавый блеск венца. Который на чело певца Кладет рука камен, столь поздно справедливых! Так радуйся ж, презренная толпа, Читай былых и наших дней скрыжали: Пророков гонит черная судьба; Их стерегут свирепые печали; Они влачат по мукам дни свои, И в их сердца впиваются змии. Того в пути безумие схватило (Счастливец! от тебя оно сокрыло Картину их постыдных дел; Так! я готов сказать: завиден твой удел!), Томит другого дикое изгнанье; Мрут с голоду Камоенс и Костров; Ш<ихматова> бесчестит осмеянье. Клеймит безумный лепет остряков, – Но будет жить в веках певец Петров! Потомство вспомнит их бессмертную обиду И призовет на прах их Немезиду! В. Кюхельбекер «Участь поэтов» (1823)
 
Итак, товарищ вдохновенный, И ты! – а я на прах священный Слезы не пролил ни одной: С привычки к горю и страданьям Все высохли в груди больной. Но образ твой моим мечтаньям В ночах бессонных предстоит, Но я тяжелой скорбью сыт, Но, мрачный, близ жены, мне милой, И думать о любви забыл… /Там/ мысли, над твоей могилой! Смолк шорох благозвучных крыл Твоих волшебных песнопений, На небо отлетел твой гений; А визги желтой клеветы Глупцов, которые марали, Как был ты жив, твои черты, И ныне, в час святой печали, Бездушные, не замолчали! Ей-богу, стыд и срам Их подлая любовь! – Пусть жалят! Тот пуст и гнил, кого все хвалят; За зависть дорого я дам. Гордись! Никто тебе не равен, Никто из сверстников-певцов: Не смеркнешь ты во мгле веков, – В веках тебе клеврет Державин. В. Кюхельбекер «Тени Пушкина» (24 мая 1837)
 
Служенье муз не терпит суеты; Прекрасное должно быть величаво: Но юность нам советует лукаво, И шумные нас радуют мечты… Опомнимся – но поздно! и уныло Глядим назад, следов не видя там. Скажи, Вильгельм, не то ль и с нами было, Мой брат родной по музе, по судьбам? А. С. Пушкин 1825
 
За ужином объелся я, А Яков запер дверь оплошно – Так было мне, мои друзья, И кюхельбекерно и тошно. А. С. душевных наших мук Не стоит мир; оставим заблужденья! Я жду тебя, мой запоздалый друг – Приди; огнем волшебного рассказа Сердечные преданья оживи; Поговорим о бурных днях Кавказа, О Шиллере, о славе, о любви. А. Пушкин 1825
 
«Кюхельбекер Вильгельм способен и весьма прилежен; беспрестанно занимаясь чтением и сочинениями, он не радеет о прочем, оттого мало в вещах его порядка и опрятности. Впрочем, он добродушен, искренен с некоторою осторожностью, усерден, склонен ко всегдашнему упражнению, избирает себе предметы важные, героические и чрезвычайные; но гневен, вспыльчив и легкомыслен; не плавно выражается и странен в обращении. Во всех словах и поступках, особенно в сочинениях его, приметны напряжение и высокопарность, часто без приличия. Неуместное внимание происходит, может быть, от глухоты на одно ухо. Раздраженность нервов его требует, чтобы он не слишком занимался, особенно сочинением». Характеристика, данная Вильгельму Кюхельбекеру надзирателем по учебной и нравственной части Царскосельского лицея Мартыном Пилецким.  
«Он принадлежал к числу самых плодовитых наших (лицейских) стихотворцев, и хотя в стихах его было всегда странное направление и отчасти странный даже язык, но при всем том, как поэт, он едва ли стоял не выше Дельвига и должен был занять место непосредственно за Пушкиным». Лицеист Модест Корф о Кюхельбекере.  
«Здесь нет собственно того, что в других городах называется населением. В Риме живут одни почти приезжие иностранцы. Они, подобно перелетным птицам, поклоняются его развалинам, потом покидают его, чтоб уступить место свое новым пришельцам. Точно так в окаменелом дубе почти нет древесных частиц; он весь составлен из стихий чуждых, нанесенных тем ветром, тою бурею, которые исторгли из земли исполина лесов, а потом развеяли прах его. Здесь странное смешение людей всех народов и всех земель: уроженец квебекский нанимает дом возле богатого мандарина из Кантона. Русский торговец живет возле японского ученого, негр из Гаити дышит одним воздухом с своим африканским единомышленником. Здесь говорят всеми языками, кроме италиянского, но читают почти исключительно италиянские и латинские книги. Весь день для меня здесь проходит в ученых упражнениях. Меня в особенности чрезвычайно занимают памятники римской живописи; к несчастию, они почти все более или менее потерпели от руки времени. Альфреско все без исключения погибли. Я до сей поры не могу понять, как художник, влюбленный в свое искусство, мог обречь свои произведения на неминуемую смерть, соглашаясь писать на глине. Если бы не немецкие и английские граверы, мы не имели бы и понятия о лучших произведениях кисти Рафаэля и Михель-Анжело. Храм Святого Петра хотя и в развалинах, однако же еще живо напоминает воображению свое прежнее величие. Я смотрел на него и днем, при полном блеске солнечных лучей, и ночью, при тихом лунном сиянии. Признаюсь, что днем сей пышный и тлеющий памятник зодчества делал на меня болезненное впечатление: мне казалось, что нетленная, всегда торжествующая природа как будто издевается над ничтожным великолепием человеческим. Так, думал я, и род человеческий в ту ночь, которая настанет после его дня, явится преображенным; все его несчастия, все мнимые разрушения утонут в гармонии целого». “Да, — отвечала она, — их нынче отвозят назад”. Я вышел взглянуть на них. Один из арестантов стоял, опершись у колонны. К нему подошёл высокий, бледный и худой молодой человек с черною бородою, в фризовой шинели… , Увидев меня, он с живостию на меня взглянул. Мы пристально смотрим друг на друга — и я узнаю Кюхельбекера. Мы кинулись друг другу в объятия. Жандармы нас растащили. Фельдъегерь взял меня за руку с угрозами и ругательством — я его не слышал. Жандармы дали ему воды, посадили в тележку и ускакали. Я поехал в свою сторону. На следующей станции узнал я, что их везут из Шлиссельбурга — но куда же?» Дневниковая запись А. С. Пушкина.  
«Двенадцать лет, любезный друг, я не писал к тебе… Не знаю, как на тебя подействуют эти строки: они писаны рукою, когда-то тебе знакомою; рукою этою водит сердце, которое тебя всегда любило; но двенадцать лет не шутка. Впрочем, мой долг прежде всех лицейских товарищей вспомнить о тебе в минуту, когда считаю себя свободным писать к вам; долг, потому что и ты же более всех прочих помнил о вашем затворнике. Книги, которые время от времени пересылал ты ко мне, во всех отношениях мне драгоценны: раз, они служили мне доказательством, что ты не совсем еще забыл меня, а во-вторых, приносили мне в моем уединении большое удовольствие. Сверх того, мне особенно приятно было, что именно ты, поэт, более наших прозаиков заботишься обо мне: это служило мне вместо явного опровержения всего того, что господа люди хладнокровные, и рассудительные обыкновенно взводят на грешных служителей стиха и рифмы. У них поэт и человек недельный одно и то же; а вот же Пушкин оказался другом гораздо более дельным, чем все они вместе. Верь, Александр Сергеевич, что умею ценить и чувствовать все благородство твоего поведения: не хвалю тебя и даже не благодарю, потому что должен был ожидать от тебя всего прекрасного; но клянусь, от всей души радуюсь, что так случилось. – Мое заточение кончилось: я на свободе, т. е. хожу без няньки и сплю не под замком. – Вероятно, полюбопытствуешь узнать кое-что о Забайкальском крае или Даурской Украине – как в сказках и песнях называют ту часть Сибири, в которой теперь живу. На первый случай мало могу тебе сообщить удовлетворительного, а еще менее утешительного. Во-первых, в этой Украине холодно, очень холодно; во-вторых, нравы и обычаи довольно прозаические: без преданий, без резких черт, без оригинальной физиономии. – Буряты мне нравятся гораздо менее кавказских горцев: рожи их безобразны, но не на гофманновскую стать, а на стать нашей любезной отечественной литературы, – плоски и безжизненны. Тунгусов я встречал мало: но в них что-то есть; звериное начало (le principe animal) в них сильно развито, и, как человек-зверь, тунгус в моих глазах гораздо привлекательнее расчетливого, благоразумного бурята. – Русские (жаль, друг Александр, – а должно же сказать правду), русские здесь почти те же буряты, только без бурятской честности, без бурятского трудолюбия. Здешний язык богат идиотизмами, но о них в другой раз. – Мимоходом только замечу, что простолюдины употребляют здесь пропасть книжных слов, особенно часто: почто, но, однако; далее, – облачусь вместо оденусь, ограда вместо двор etc. – Метисы бывают иногда очень хороши: веришь ли? Я заметил дорогою несколько лиц истинно греческих очерков; но что гадко: у них, как у бурят, мало бороды, и потому под старость даже лучшие бывают похожи на старых евнухов или самых безобразных бабушек. Между русскими, здешними уроженцами, довольно белокурых, – но у всех почти скулы выдаются, что придает их лицам что-то калмыцкое. – Горы Саянские или, как их здесь называют, Яблонный хребет, меньше Кавказских, но, кажется, выше Уральских, – и довольно живописны. О Байкале ни слова: я видел его под ледяною бронею. Зато, друг, здешнее небо бесподобно: какая ясность! Что за звезды! Если пожелаешь письма поскладнее, отвечай. – Обнимаю тебя». Письмо Вильгельма Кюхельбекера Пушкину из Баргузина 12 февраля 1836 года.  
Шесть фактов о Вильгельме Кюхельбекере

Кюхельбекер вспоминал: «…первыми моими наставниками в русской словесности были – моя кормилица Марина да няньки мои – Кирилловна и Татьяна». В Благородном пансионе учениками Кюхельбекера были младший брат Пушкина Лев и будущий знаменитый композитор Михаил Глинка. В незаконченном произведении Кюхельбекера «Русский декамерон 1831 года» рассказывается, как герои из-за эпидемии холеры покидают Москву и живут в деревне, где, подобно героям Боккаччо, развлекают друг друга рассказами. Фамилия Кюхельбекера неоднократно использовалась для комического обыгрывания. Лицеистами была создана поэма «Бехелькюкериада», а Ермолов, намекая на славянофильские идеи Кюхельбекера заменял его фамилию переводом – «Хлебопекарь». В Кургане по адресу улица Куйбышева, дом 19 находится музей Вильгельма Кюхельбекера.  
Материалы о Вильгельме Кюхельбекере
Статья о Вильгельме Кюхельбекере в русской Википедии
Вильгельм Кюхельбекер в проекте «Хронос»
Сочинения в электронной библиотеке Максима Мошкова
Натан Эйдельман «Прекрасен наш союз…»
Юрий Тынянов «Кюхля»
Следственное дело Вильгельма Кюхельбекера
Юрий Тынянов «Пушкин и его современники»
Источник: ПОЛИТ.РУ